Здравствуй!

Он сбежал с высокого крыльца, взял из прислоненных к дому лопат штыковую, потяжелее, стоял, мелко сеча оттаявшую землю у ног, пробовал, остро ли лезвие, делая вид, что не замечает Аннушку, но она, тая свою радость, видела: замечает, и потому легко прощала ему мальчишескую обиду в благодарность за то, что вот он пришел и освободил ее от вины. Она снова стала будто старше его; зимой, когда по утрам казнилась и как спасения ждала его голоса, он рисовался ей совсем другим: тот. воображаемый Антон, звал ее, и от этого зова вязко теснило грудь. Теперь ей было легко—настоящий Антон «стирал» в ней самого себя, и ее, как старшую, забавляло то, как он «не замечал» ее. — Здравствуй, Антоша.