Опять война

Вот перестилает постель раненому. Откатывает на край кровати тяжелое, подопревшее тело, подводит под него чистую простыню — с запасом, чтоб потом прикрыть матрац, и опять осторожно переваливает раненного на место, и тот облегченно вздыхает, щурится от счастливого ощущения свежей, прохладной подстилки, и тогда Аннушка переходит к другой кровати с кипой сыроватых, пахнущих казенным мылом простыни.
Вот собирает «утки», сносит в свою комнатушку, моет над ванной кипятком... Потом моет ванну...
И так день-деньской...
Если бы всего месяц назад ей предрекли эту работу, она подумала бы о конце света, но что делать, если и вправду наступило светопреставление. Да и теперь она еще не знала, какой предел преступит, движимая женской добродетелью.
Наступила в этой череде точка, от которой и пошла на деяние душа ее.

Был поздний час, и оба госпитальных этажа погрузились в темень и в тишину, и, когда она Вошла в палату, высокое окно, крест-накрест переклеенное бумажными лентами, чтоб не посыпалось стекло при бомбежке, было увенчано холодно мерцающей звездой — нет, это не ее открыл Саша, та была мала и тепла, как вылупившийся из яичка птенец, эта же надменно и безучастно сияла в вышине, белое покрывало, угловато облегавшее умершего мальчика, было осыпано призрачным прощальным светом.
Она не могла бы объяснить себе, зачем пришла в эту палату…..