И опять тишина…

Снова наступила тишина, от которой гнулся, ежился Григорий Иванович.
Ну что вы! Конечно, Маше надо ехать. Мы теперь должны забыть о себе.
Да ведь что ж, и наша субстанция должна скоро тронуться.
Он грустно усмехнулся
Мы уже прикидываем, что брать, что не брать, ну, знаете, надо же определить потребное количество вагонов. Близится осень, семена нужны будут. Но мы-то можем еще обождать, вдруг все повернется. А раненых надо увозить, тут рисковать нельзя.

Мария Федоровна, которая, было заметно, страшилась смотреть на мужа, сцепила крепкие хирургические пальцы и, будто подтверждая слова Григория Ивановича, облегченно откинулась на спинку стула.
Аннушка подумала о том, что опять торжествует мудрость Марии Федоровны: в миру было легче Григорию Ивановичу принять твердое решение, да ведь не шуточное предстояло дело, всех касалось. И стоило Аннушке так подумать, как ее будто толкнуло что-то: это же не ее касается — все, что здесь происходит...

Жизнь уже вложила ей в душу теплый огонек сострадания к ближним, судьба Марии Федоровны и Григория Ивановича заслонила в ней ее собственную судьбу и теперь она особенно это чувствовала судьбу отца.
Ведь и она должна решить, ехать или не ехать с госпиталем. И так может быть: он останется один, вот этот, до каждой морщинки родной человек.